МЕДЬ
        Юле
Кружатся по ветру золочёные листья,
Небо столичное опостылело вовсе.
Я — не художник, мне перо — ближе кисти,
Вот и приходится мне описывать осень.
Осень на севере, на югах — и подавно,
Золото плавится и становится медью.
Мимо проносятся Катерины и Анны,
Сельские пышечки и московские леди.
Медь превращается в провода и монеты,
Медь наполняется электрическим током,
Медь растекается по столбам и куплетам,
Рвётся из города в провинциальность востока.
Мимо проносятся километры дороги,
Речки невзрачные, невысокие горы,
Все эти мелочи, и, в конечном итоге,
Медь из провинции возвращается в город.
Трогаю пальцами телефонную трубку,
Мучаясь в поисках подходящего слова.
Я на вокзале, я заплатил за маршрутку,
Чтобы отправиться на восток к Могилёву.
Сколько бы ни было в этой жизни трагедий,
Как ни менялись бы разноцветные лица,
Золото кончилось, и пришло время меди,
Время, в которое повезло нам родиться.
Время рассыплется, и на Невском проспекте,
Губы закусывая до пурпурной крови,
Я обнаружу вдруг, что молчит моё сердце,
Сердце, которое я забыл в Могилёве.
Стань же мне центром на этой бурной планете,
Стань адвокатом в суде последних вершизн.
Платина кончится, и придёт время меди,
Время, которое мы потратим на жизнь.
        РОМАНТИКА
Ни щита, ни забрала — пуховая красная мантия,
Постаревший король в ожиданье последней процессии…
А когда-то — он помнит — была в его жизни романтика:
Он, как маленький мальчик, за пухлыми бегал принцессами,
Только цели преследовал он совершенно не детские
И полсотни бастардов оставил по разным провинциям,
От Мальмё добирался до южной весёлой Венеции,
А под старость страну разделил между юными принцами.
За прекрасную даму он дрался однажды с драконами,
А точнее, с одним, причём мелким каким-то, потерянным,
А прекрасную даму он сделал супругой законною,
И в быту оказалась она ужасающей стервою.
И в кровавые битвы порой он водил своё войско.
Побеждал иногда; иногда и терпел поражения,
Но в бою отличался железным, спартанским спокойствием,
Принимая в который уж раз волевое решение.
А на самом-то деле по жизни достаточно меньшего:
И корону, и трон обменял бы король без зазрения
На всего лишь одну, но прелестную, верную женщину,
Он её бы любил, он слагал бы ей стихотворения.
А бастарды, драконы, жена и пурпурная мантия
Опостылели зрению так, что к чертям это зрение…
…Потому как он бы предпоследним на свете романтиком,
А последний романтик, — наверное, я, к сожалению.
        РИМСКОМУ ИМПЕРАТОРУ
Не смей, император, любить тишину и спокойствие,
Ты должен восславить свой век серенадой сражений,
Подмяв под себя закалённых гоплитов полозьями
Далёкие страны. Ты должен в них видеть мишени
Для копий и стрел, для бессчётных финтов ниже пояса,
И нет никого, перед кем ты обязан склониться,
От северных стран до столичного псевдоспокойствия.
Тебя обожает империя, отцеубийца.
И выйдя на бис на арену, цветами покрытую,
Взмахни, император, мечом и изящным движением
Пронзи обнажённое горло лежащему бритту и,
Внимая толпе, прокричи о его поражении.
Дорожную грязь твои воины в Африках нюхали,
Ловили обрывки свободы в литой дисциплине,
А ты обесчестил их женщин и сделал их шлюхами,
На каждом углу продавая изящество линий.
И вроде в роду твоём были герои великие,
Поднявшие Рим на вершину всего мирозданья —
Прозванье твоё нарицательным станет, Калигула,
Не в силу того, что ты Рим восхвалял неустанно,
А в силу того, что низверг ты в бездонные пропасти
Величие самой прекрасной в Европе столицы.
Ты бог, вероятно. Но в этом ни славы, ни гордости,
Лишь тяжесть на плечи усталые, отцеубийца.
        ХВАТАЕТ ЛИ МНЕ...
Хватает ли мне тишины?
Молчания в трубке, шуршанья,
Касания рук на прощанье,
Последних морозов весны,
Улыбки на тонких губах,
Зрачков с чуть заметной смешинкой,
Волос распушённого шика,
Хватает ли? — это мольба.
Хватает ли мне темноты,
Округлой и мягкой наощупь,
Такой — выражаясь чуть проще, —
В которой присутствуешь ты,
В которой присутствуем мы,
Сливаясь в одно Междуречье
На ночь, как на целую вечность
В потоках струящейся тьмы.
Хватает ли мне волшебства,
Когда эти строки ложатся,
Упорно пытаются сжаться
В простые скупые слова…
…Я полон твоей тишиной,
Твоей темнотой и свободой,
Колдунья прекрасного рода,
Почаще встречайся со мной…
        АФИНА-ПАЛЛАДА
Представь: на развалинах древнего мёртвого Рима
Ты встретишь случайно богиню Афину-Палладу.
Она станет в вашем дуэте безустальной примой,
Ты будешь носить ей цветы и слагать серенады.
Она будет щурить глаза и показывать зубы
В довольной улыбке дракона прекрасного пола,
А ты, извиваясь, как червь, и сверкая безумно
Зрачками по телу, её представлять будешь голой.
Порой она будет мелькать соблазнительной ножкой,
Но если ты ближе подступишь, мечом замахнётся
И скажет: «Ну что ты, дурак, это я понарошку,
Сходи-ка сейчас, принеси мне осколок от Солнца!»
И ты, обожжённый, вернёшься с обломком светила,
Поблекшим уже от отсутствия внешней подпитки,
Она же опять усмехнётся: «Да я пошутила!»,
Тебя постепенно обчистив, страдалец, до нитки,
А после исчезнет, сверкнув напоследок глазами.
Неужто ты ждал от Афины другого расклада?
И даже когда через год вы столкнётесь носами,
Тебя не узнает богиня Афина-Паллада.
Представь: среди сотен строений прекрасного Рима,
Под солнечным светом, на тёплой и маленькой плаца
Увидишь смешную девчонку по имени Римма,
Протянешь ей руку и встретишь тепло её пальцев.
        * * *
Мы не станем предтечами, милая девочка,
Ни апостольской славы, ни нового Господа,
Потому как для нас абсолютные мелочи —
Эти высшие силы. Наесться бы досыта,
Постелить бы сухие крахмальные простыни
И в обнимку уснуть под иглу патефонную.
Утруждать же себя неземными вопросами —
Не по нашим умам. Шумом кажется фоновым
Трепетание арф на высотах заоблачных,
Разговоры бессмертных о наших деяниях…
…И когда нас архангел попросит о помощи,
Мы уютно поёжимся под одеялами…
|